В эти дни я, как и многие, постоянно думаю о блокаде Ленинграда — не только потому, что на днях отмечали юбилей ее снятия, но и потому, что неловкое высказывание телеканала «Дождь» на эту тему стало поводом для его травли.

Для меня и моей семьи блокада — очень важная личная тема. Моя мама, родившаяся в 1938 г. в Ленинграде, осталась в блокаде со своей семьей, и была там до конца. Там же остались и многочисленные родственники, которые умерли почти все; умер и мамин брат.

Почему выжили моя мама и бабушка, рассказывает семейная легенда; за точность деталей я не поручусь, но во всяком случае так эта история воспринималась и передавалась в семье. Мой дед прошел от начала до конца три войны: сначала финскую, потом Отечественную (с первого дня), а потом его еще и отправили воевать с японцами. При этом войну он как начал, так и закончил рядовым, хотя имел немало боевых наград, включая «Красную звезду» и медаль «За отвагу».

Ему сказочно повезло — из солдат его возраста выжили очень немногие. Во время блокады он оказался на Ленинградском фронте, на Пулковских высотах. Соответственно, добраться до города и семьи было вполне возможно — хотя, конечно, трамвай до самого фронта не ходил, вопреки известным стихам Веры Инбер. Разумеется, для такого посещения надо было иметь увольнительную, а они давались редко и за особые заслуги; одна из таких увольнительных, заслуженная настоящим подвигом, и спасла моих маму и бабушку.

В какой то момент на нейтральной полосе между немецкими и советскими окопами оказался подбитый легкий танк. Ходовая часть у него была разбита, но башня с пушкой осталась целой — ценная вещь, особенно в условиях нехватки оружия и боеприпасов на блокадном Ленинградском фронте. Командир предложил сформировать группу добровольцев, которая ночью должна была подползти к подбитому танку, демонтировать то ли пушку, то ли всю башню, и притащить ее к своим окопам. Группа должна была состоять из четырех человек, а в награду каждому полагалось три дня увольнения и килограмм хлеба. Понятно, что добровольцами вызывались стать те, у кого семьи были в городе, и недостатка в них не было.

Первые две группы погибли целиком, мой дед оказался в третьей, которой удалось выполнить поставленную задачу и получить награду.Появление деда с хлебом моя мама хорошо помнила, хотя в этом возрасте события редко удерживаются в памяти — принесенный хлеб в буквальном смысле спас их, уже начавших «доходить». Вероятно, деду выдавались и другие случаи подкормить семью из своего солдатского пайка. Уверен, что если бы его убили во время той вылазки, или позже, то не выжили бы и мои бабушка и мама.

Я думаю, из сказанного понятно, почему все, связанное с блокадой, для меня очень важно, и, конечно, опрос «Дождя» и последовавшая за ним полемика не прошли мимо моего внимания.

Формулировка самого заданного вопроса «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?» кажется мне крайне неудачной и даже невежественной, поскольку строится на ложных презумпциях и подразумевает ложные альтернативы.

Такая формулировка имеет в виду, что во-первых, захват или незахват города немцами зависел прежде всего от решения советского командования, а не от соотношения сил на фронте, а также и от принятого самими немцами решения город не брать, экономя силы для более важных с военной точки зрения операций.

Во-вторых, она подразумевает, что сдача города привела бы к спасению его жителей, что совсем не очевидно. Но об этом уже написали многие, и не об этом я хочу сказать, а о том, откуда взялся сам вопрос в такой формулировке.

Мне кажется, что здесь не было стремления эпатировать, как показалось многим — наоборот, такая постановка вопроса вполне традиционна и прямо вытекает из обычной советской точки зрения на блокаду. Ее представляли как пример массового героизма советского народа: защитники города, включая все его гражданское население, сознательно жертвовали своими жизнями, чтобы не позволить Гитлеру захватить «колыбель трех революций», город Ленина, имеющий особое символическое значение для советской Родины, и тем одержали моральную победу над фашистами.

То есть человеческие жизни были здесь сознательно обменены на символ. Именно из такого понимания событий исходили и журналисты, придумавшие вопрос: они просто хорошо усвоили школьный курс истории.

В самом деле, если так понимать блокаду, тоих вопрос напрашивается: а стоила ли символическая ценность реальных человеческих жизней, гибели людей, умиравших медленно и мучительно? Неудивительно поэтому, что вопрос в близкой формулировке, как выяснилось, содержится и в официальном учебнике истории, настолько он очевиден для современного человека.

Конечно, такой вопрос возникали раньше, в первую очередь у тех, для кого блокада — часть биографии: насколько оправданы были те огромные жертвы, который принесли мы и наши семьи, тем более, что в действительности не мы жертвовали, а нами жертвовали (уж это-то блокадники знали всегда)?

Однако, на мой взгляд, этот вопрос, при всей его очевидности, ложный, потому что ложна и породившая его официальная интерпретация блокады, появившаяся к тому же далеко не сразу: во время и сразу после войны ленинградские ужасы предпочитали замалчивать. Для того, чтобы эту тему обсуждать содержательно,следовало бы отказаться от мифологизированной версии истории, подразумевающей массовое самопожертвование для защиты города Ленина, и задаваться совсем другими вопросами.

Например, были ли у советского командования военные и логистические возможности уменьшить потери гражданского населения или эвакуировать больше жителей, чем это было сделано? Насколько большое влияние на смертность от голода оказало бы более справедливое распределение продовольствия в осажденном городе (например, отсутствие специального снабжения партийной верхушки и ее обслуги) — даже отвлекаясь от моральной стороны дела? Была ли возможность не допустить блокады, и если да, почему этого не было сделано?

Действительно ли планы немецкого командования по отношению к Ленинграду отличались от планов по отношению к Киеву, Одессе и другим крупным оккупированным городам, и если да, то почему, и было ли об этом известно советскому командованию? Действительно ли немецкое командование рассматривало Ленинград как важную военную цель, или, наоборот, решило город не брать и не держать на этом фронте значительных сил, и в какой момент было принято это решение?

Была ли возможность снять блокаду раньше, что как раз наверняка спасло бы множество жизней, и если да, то почему это не было сделано? Диктовалась ли оборона Ленинграда идеологическими и символическими мотивами, или это интерпретация, появившаяся post factum?

Есть много и других вопросов — но на содержательные вопросы, разумеется, нельзя ответить в форме социологического опроса — так что по таким темам и не стоит организовывать опросы.

В любом случае, ни в этих вопросах, ни в тех, что задавались на «Дожде», нет никакого кощунства и оскорбления памяти погибших. Напротив, стремление разобраться в том, что происходило на самом деле 70 лет назад, пусть и не всегда умелое — свидетельство уважения погибших и их потомков, живого интереса к их судьбе, который не ограничивается повторением когда-то заученных готовых формул.

Кощунством является то, что эта тема используется для достижения совершенно посторонних политических целей — дискредитации, ущемления или закрытия неугодного телеканала. Непредвзятому наблюдателю очевидно, что вопрос «Дождя» — не причина его травли, а только повод для нее: в последнее время звучали и гораздо более скандальные высказывания об Отечественной войне, на которые никакой реакции не последовало.

Использование памяти погибших как дубины в политической борьбе — это и есть настоящее кощунство и цинизм. И вдвойне так, если блокаду используют для этих низких целей ленинградцы — для таких людей, похоже, нет ничего святого.